Кинолента

Рассказ

Жёсткой ладонью Евдокия пыталась пригладить светлый ёжик Владика, но, как она ни старалась, ничего не получалось — непокорный колючий хохолок упрямо пробивался сквозь пальцы. Мягко, по-волжски, окая, Евдокия выговаривала младшей дочери:
–Ты чой-от, Нюра, голодом-то заморила Владьку. Худой он у тебя, прямо узник Освенцима. Разве можно так-то, доча?..

Последние слова тонут в гомоне соседской детворы, играющей в войну. Настоящая закончилась давно. Увела она в сорок первом году родного брата Серафима, в сорок втором мужа — Евсея. Брат прислал последнее письмо из подмосковного госпиталя, где лечился после ранения, от которого вскоре и угас свечным фитильком. Евсею и вовсе не повезло — повестка позвала его под Сталинград, где и сгинул он без вести. Уходя, посчитал он ребятишек по головам, вышло четверо: Лиза — старшая, Сима — за ней, потом — Аня, а последний — Гоша, большеглазый, самый беспокойный, но любимый всеми. До пылающего Сталинграда — рукой подать. Туда стягиваются войска, отчетливо доносится канонада, там за каждым углом поджидает смерть. В тех домах, что ещё целы, окна заклеены крест-накрест бумагой, чтобы от бомбовых ударов вдребезги не разлетелись стёкла. Ночами глаз не сомкнуть — высоко в небе пролетают саранчой длиннокрылые вражеские бомбардировщики. От их гула некуда спрятаться. Об этом рассказал безрукий сосед, побывавший в том пекле и демобилизованный подчистую. Главное — живой.

Селяне тоже периодически слышат отдалённый гул самолётов. В день проводов Сенцова гул куда-то пропал, стояла тишина, падал лёгкий предзимний снежок. Евсей, ещё не стриженный по уставу, приглаживал шелковистую бородку цвета ранней соломы и улыбался синими добрыми глазами, словно и не на войну уходил, а так, пошабашить — поближе к северам российским. Глаза его словно говорили: "Я скоро буду: одна нога здесь, другая там". Евсей всегда возвращался с заработком и детям привозил подарки: посезонную одежонку, обувь, сладости.

Он, как раньше, присел на корточки и заговорил с сыном по-взрослому: "Не шали, Гошуля, ты в семье за главного теперя. На тебя баб оставляю, а сам пойду повоюю. Потерпи..." Оживая от отцовского доверия, Гоша спрашивает: "Поколотите немца и домой, да, папань?"

— "Поколотим, крепко поколотим, сынок, сколько драпать-от можно…" — "А ты мне ремень со звездой на бляхе привезёшь?" — "Обязательно!" — "Тогда ждать тебя буду день и ночь", — твёрдо обещает сын.
Евсей целует всех поочерёдно, поудобней прилаживает за спиной тощую котомку, тяжело бежит по грязной дороге к машине. Его силуэт мгновенно исчезает в разношёрстной массе мобилизованных на войну. Им защищать Сталинград.

У Евдокии нет слёз. Евсей строго-настрого запретил оплакивать себя живого. И она держалась. Зато потом, в жарко натопленной избе, встав на колени перед иконой, долго отмаливала у Господа здравия для мужа и тихо плакала, предчувствуя неладное…

— Я же не виновата, мама, что твой любимый внук ест только макароны по-флотски, — возражает дочь. Она одета по-модному, в лёгкое, короткое, без рукавов платье, элегантно облегающее талию и грудь. На ногах — остроносые белые танкетки, с крупными поперечными бантами того же цвета.

— С мясом ли макарошки-то подаёшь сыну? — лукаво сощурившись, спрашивает Евдокия.

— Разве я не писала, что варю Владику всё, но едок из него никчемный… — отбивается Анна.

Письма — это палочка-выручалочка для обеих. Евдокия грамоту знает плохо, пишет с большим количеством ошибок, но всегда коротко и ясно. Дочь отвечает длинными, подробными посланиями, иногда размахиваясь на десяток страниц. Письма обычно читает невестка Нина — жена Гоши. В такие дни Евдокия молится подолгу в единственной сохранившейся от большевистских погромов церкви и ставит свечи за здравие всей своей большой, близкой и далёкой родни, разбросанной по необъятным просторам страны. Всех детей и внуков она крестила в их младенчестве в этой старой церкви. Алюминиевые крестики бережно хранит в усыпанной разноцветным бисером шкатулке, подаренной на свадьбу Евсеем. Ни дети, ни внуки, несмотря на крещение, в Бога не верят: получили в советской школе атеистическое воспитание. Евдокия убеждена, что одна сумеет замолить их безбожие перед Господом. Она воспринимает действительность не умом, а душой, в которую верит свято…

— Из него, знаешь, такой едок, что зла иногда не хватает, — продолжат возмущения дочь. — Ему твой вишнёвый сад подавай, и всё тут…

— Ладно, макаронник, пошли в дом, — обнимая мальчика за хрупкое плечо, ласково говорил Евдокия и, обернувшись к дочери, ворчит: — Заждались вас. Гошины ребята весь перрон избегали, выглядывали поезд в четыре глаза. Только, наверно, на чердак вокзальный не залезли в розысках-от. А вы вона как — с первого же вагона и — в таксомотор… Денег-от хватило ль?

— Не беспокойся, мама, я накануне отъезда получила отпускные, да ещё премиальные прииск выдал за полугодие, — поправляя крупные янтарные бусы, изящно обвившие тонкую, успевшую загореть шею, успокаивает дочь. Ей хочется выглядеть перед роднёй молодой и красивой. Что у неё, без сомнения, получается, несмотря на недавнее сорокалетие.

Продолжение следует

«Прогресс Приморья», № 7 (321) от 26.02.2015 г.

Сергей ЮдинЦев

Добавить комментарий

Опрос:

В каком состоянии, по-вашему, находится машиностроение Приморского края?

Архив