Кинолента

Продолжение. Начало в № 7

Познакомились они, когда работал Евсей на войлочной фабрике двоюродного деда, человека в меру строгого и требовательного. Евдокия пришла тогда наниматься на эту же фабрику — ученицей. Так и свела их судьба. Когда поженились и задумались о житье-бытье, грянула революция. Тут и гражданская война подоспела. Забрали красные крестьянского сына Евсея в продотряд. Да и выбора-то не было — только к красным, обещавшим волю, землю, хлеб. Что ещё крестьянину нужно! Так вот и влип в революционную историю молодой папаша разрастающегося, как на дрожжах, семейства. Жили трудно. Поволжье голодало. Евсей, бесподобный оптимист, бросил всё и укатил на заработки в воркутинские края. Только так и удалось прокормиться да на плаву удержаться. А потом и про войлочное дело вспомнили, которое у деда экспроприировали большевики. Уже как бы нелегально работали. Опыт сильно пригодился семейной паре. И детей стали помаленьку приобщать к делу. Родственники, соседи, знакомые — вот основные заказчики валенок.

Бывало, меняли товар на продукты, одежду, обувь. Шло время. Росли дети.

Война. Фронт гремел под Москвой. А через их село всё больше везли раненых. Красная Армия отступала. Евдокия зачастила в церковь — молилась за брата, который воевал где-то рядом…

Мужчины возвращались с очередного перекура. Дети распахнули все имеющиеся в доме окна, проветривая большой зал от жаркого дыхания собравшейся воедино родни. Женщины поправляли наряды и вполголоса вспоминали застольные песни, которые собирались исполнить, как только мужчины закончат перекур. Всё происходило непроизвольно, как всегда, когда Евдокией объявлялся сбор по какому-то важному случаю. Душа требовала широты, размаха.

Песни звучат одна за другой, без перерыва. Владику скучно. Он выходит на крыльцо. Из ближайшего окна просачивается очередная песня. Густой мужской баритон выводит:

Выпьем за тех,
Кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробирался болотами,
Горло сжимая врагу…

Владик резво карабкается на завалинку, с любопытством заглядывает в оконный проём и натыкается взглядом на фотографию деда, молодого и улыбчивого. Под портретом на табурете сидит бабушка, кротко сложив руки на коленях и низко опустив голову. Она внимательно слушает слова и пытается подпевать.

Вечереет, но никто не решается включить свет. Только свеча, роняя на икону колеблющуюся тень, горит, чуть освещая лицо запевалы. Владик, уставший от новизны и смены обстановки, зевает, но успешно преодолевает подоконник и, прислонившись к Анне, жалуется: "Спать хочу, ма-а-а, устал…". Его уводит за руку в тишину прохладной спальни один из двоюродных братьев, где Владик беспомощно, прямо в сандалиях, купленных перед отъездом, крепко засыпает.

Утром кричит вездесущий петух. Он важно расхаживает рядом с бабушкой, которая кормит индюка. У того на тонкой шее — толстая бледно-розовая кишка, наводящая страх на детвору. Слушается индюк только Евдокию, только с ней находит общий язык. Остальных близко не подпускает и на дух не переносит.

Владик наблюдает за дворовой суетой из коридора. Хорошо выспавшись, он радуется солнцу, полуденные лучи которого высушили чисто вымытое крыльцо и неширокий деревянный тротуар, ведущий к саду.

— Баб, баба, прогони индюка, хочу в сад…

Евдокия смеётся.

— Он добрый, не зли — не тронет. Выходи, не бояйся.

Евдокия в длинном тёмном платье. Лёгкая кофта, похожая на пуловер, надета поверх. Голова повязана однотонной косынкой. От бабушки пахнет кухней, вареньем и ещё чем-то домашним.

— Ладно, — говорит Евдокия, — коль боишься индюшонка, то не ходи в сад. Успеешь ещё. Помой руки, да завтракать будем...

Усадив на резной стул пахнущего мылом внука, бабушка подвигает поближе вазочку с черешней и малиной вперемешку. На расписанном цветами блюде подаёт желтовато-зелёные груши, краснобокие яблоки. Как долго Владик мечтал о таком фруктовом изобилии. Ему хочется поглотить всё разом, но он, поперхнувшись, начинает громко кашлять. Бабушка успокаивает, слегка поколачивая ладонью по спине:

— Куда торопишься-то? Вот, нат-ко сливовым соком запей…

Внук пьёт сок маленькими глотками. Насытившись, он понимает, что остальное ему уже не осилить. Бабушка принесла оладьи в сметане, чай, с космонавтом на серебристом подстаканнике, точь-в-точь как в поезде Владивосток-Москва-Владивосток.

— У-у-у-х, — сползая с высокого стула, — с трудом выдыхает внук, давая понять, что уже хватит.

Сложив руки на груди, стоит Евдокия и, по-доброму улыбаясь, говорит:

— Вот и хорошо, что сыт! Обувайся, пойдём к твоим братишкам. В кино вас поведу…

— Картина про войну, да, баба? — силясь застегнуть кожаные ремешки на сандалиях, интересуется Владик.

— Про войну, про войну окаянную… — недовольно ворчит Евдокия.

Летний кинотеатр представляет собой большой шатёр. Сквозь выбеленный дождями и солнцем брезент солнце пробивается с трудом, отдельными, тонкими, золотистыми лучами. Ровными рядами установлены скамейки, вытертые зрителями до грязного блеска.

Бледно белеет экран, кажущийся крохотным в этом немудрёном сооружении, называемом селянами "комариком".

Продолжение следует

«Прогресс Приморья», № 9 (323) от 12.03.2015 г.

Сергей Юдинцев

Добавить комментарий

Опрос:

В каком состоянии, по-вашему, находится машиностроение Приморского края?

Архив