Правда и память

Продолжение. Начало в № 17

Редакция газеты Приморского регионального отделения Союза машиностроителей России продолжает публикацию главы книги "На честную память", названную "В Белоруссии. Операция "Багратион".

Немцы, отстреливаясь, отходили к ближнему лесу. Пушка "тридцатьчетвёрки" обожгла горячий летний воздух выстрелом, вторым, третьим. То коротко, то протяжно заговорил пулемёт. С брони ему вторили автоматы. Немцы исчезли там, откуда пришли, — скрылись за деревьями. Растворились в лесу, и танкисты послали вдогонку несколько снарядов.

К хутору вернулись почти в темноте. Соорудили быстрый ужин: экипаж танка поделился пайком с боевыми побратимами — тылы ползли где-то сзади, не поспевая за войсками, и в вещмешках Ваганова с товарищами было пусто.
В Алексино решили не ходить: на хуторе показалось безопасней.

Танкисты достали из "тридцатьчетвёрки" трофейный аккордеон: Борька Иванов (начальство потом определило его в агитбригаду) пришёлся кстати. Инструмент звучал выразительно, мощно, как будто чувствовал каждым клавишем состояние музыканта, ещё не до конца остывшего от горячки боя, от радости только что одержанной победы. Далеко-далеко слышалась музыка, и на зов её, на свет костра, разожжённого бойцами, подошли из Алексино несколько девушек, давным-давно не слышавших музыки иной, чем треск выстрелов и грохот взрывов. Ночь напролёт не умолкал аккордеон, и вокруг костра кружились пары.

Рано утром Т-34 ушёл догонять свою часть. Немного погодя отправились в дорогу и люди капитана Филимонова.

Дополнение Ваганова: Кода проходили через деревню Алексино, жители сообщили нам, что на поле, перед лесом, валяется несколько убитых оккупантов. У нас был легко ранен один боец.

И опять пропылённые гимнастёрки насквозь промокли от солдатского пота. С утра солнце разогревает спину, накаляет сапожную кирзу, поджаривает воздух так, что он начинает как будто дымиться. Колеблется, плывёт впереди над дорогой знойное марево, и уже не верится, что совсем недавно была ночь, стояла прохлада — и страшно уставшее тело пыталось отдохнуть, в который раз наивно надеясь, что ему хватит для этого и сна, и тишины.

Когда в полдень светило зависает над головой, от ночного привала не остаётся даже воспоминания. Ноги, словно заведённые жёстким скрипучим заводом, движутся автоматически, спина сгибается под тяжестью солдатской ноши, а голова не думает ни о чём, ибо единственное, о чём она может думать, — сколько уже пройдено и сколько ещё надо пройти сегодня, а думать об этом тяжело и бесполезно. И совсем непонятно, какие силы держат солдатское тело перпендикулярно земле и даже позволяют преодолевать лежащее впереди немереное, бесконечное пространство, когда устаёт даже само солнце, которое всё медленнее катится к горизонту, туда, на запад, куда всё идёт и идёт солдат. И даже оно, усталое, родное солнце, ничем не может помочь идущему, а наоборот — бьёт, ослепляя, прямо в глаза, и всё поддаёт, поддаёт жару напоследок.

Какая там дорога неостановимо тянется вдаль: ухабы да колдобины — всё разбито танками так, что чёрт ногу сломит! По обочине надо двигаться, по обочине, да и здесь не тротуар: ноги по щиколотку тонут в песке. Зато иногда падает на солдата тень от могучего дерева, будто в дозор выступившего из соснового бора, что не один час уже тянется по обеим сторонам дороги.

Тихо могло бы быть кругом, да гудят в небе самолёты — наши, слава Богу, самолёты, и доносятся эхом с линии фронта отдалённые раскаты боя.

Кто-то увидел первым, но остальные все в маленьком отряде капитана Филимонова тотчас разглядели за поворотом, ещё неблизким, за жёлтыми стволами сосен: навстречу двигалась большая колонна. Вот голова её уже показалась из-за деревьев… Немцы! Сколько их? Рота? Нет, явно больше! Они приближаются, и уже можно различить: идут в колонну по четыре, почти во всю ширину дороги. Давно, видимо, идут — солдатская форма закамуфлирована пылью, клубами поднимающейся над колонной. Впереди несколько офицеров без мундиров, в белых нательных рубашках. Дородные ребята, упитанные; подтяжки с плеч сброшены — болтаются с двух сторон у бёдер. Оружия вроде не видно, но это — в самых первых шеренгах, а что там, внутри строя? Что на уме у этих вояк? Хитрость какая, провокация, может быть? Вон их сколько: человек триста как минимум… Если пленные — почему нет нашего конвоя? На что способны солдаты фюрера, особенно эсэсовцы, когда попадают в окружение и в отчаянии пытаются прорваться к своим, уже хорошо известно: бой с окруженцами всегда неожидан, скоротечен и жесток. Жизнь солдата, вообще не слишком дорогая на войне, в таком бою совсем ничего не стоит…

Наши ещё некоторое время двигались вперёд, непроизвольно замедляя шаг, и встречным курсом топала в молчании колонна немцев. Они были совсем близко, когда капитан и солдаты замерли у обочины дороги, напряжённо глядя на врагов. Стало видно: идут поверженные, уже смирившиеся со своим положением и почти равнодушные к своему будущему люди.

Колонна остановилась. От неё отделился офицер и, обращаясь к Филимонову на ломаном русском, протянул капитану смятую бумажку. Капитан прочёл: на бумажке был указан маршрут следования немецкого батальона в плен.

Сами ли немцы сложили оружие, не желая умирать за Гитлера, или их заставила это сделать Красная Армия, ни Ваганов, ни его однополчане никогда не узнают, но сейчас это было неважно. Сейчас было важно, что немцы после объяснений их офицера с капитаном Филимоновым двинулись на восток, а русские — на запад.

Дополнение Ваганова: …Главное, как всегда на войне, остаться живым. В Белоруссии и потом в Пруссии уже много было пленных... немцы, уж если они сдавались, в ближайшем к фронту тылу или по указанным маршрутам, как правило, без конвоев. Однако мы об этом не сразу узнали. К тому же можно было наскочить и на тех, кто пытался выходить из окружения с боями.

Был случай: наш сын полка, мальчишка лет двенадцати, привёл к штабу целую роту немцев, человек сто пятьдесят. Славка, фамилии я его не помню, был посыльным, чаще всего ходил с поручениями туда-сюда между штабом тыла и штабом дивизии. На передовую его, конечно, не посылали. И вот однажды топал малец по дороге в одиночестве, достаточно далеко от линии фронта. Но мы тогда наступали, случалось, километров по сорок-пятьдесят в сутки, враг не успевал убегать и нередко оказывался в окружении, в довольно глубоком нашем тылу. Слава идёт просёлком, по обе стороны — хлеба высокие. Вдруг рожь зашевелилась, из неё поднялся здоровенный фриц. Махнул рукой — следом другие поднялись. Все с оружием. Мальчонка от испуга в штаны наделал. Не сразу сообразил, чего от него хотят. Ну, главный немец что-то объясняет, что-то пытается сказать по-русски, а до пацана смысл не доходит. В конце концов уразумел слово "плен". Немцы построились в колонну, Славка впереди, так и привёл их куда требовалось. Медаль "За отвагу" получил в награду за свой подвиг.

Продолжение следует

«Прогресс Приморья», № 18 (430) от 18.05.2017 г.

Владимир Тыцких

Добавить комментарий

Опрос:

В каком состоянии, по-вашему, находится машиностроение Приморского края?

Архив