Правда и память

Продолжение. Начало в № 17

Отрывки из документальной повести "На честную память", напечатанные в двух последних номерах газеты Приморского регионального отделения Союза машиностроителей России, вызвали живой интерес наших читателей. Учитывая этот немаловажный факт, публикуем очередные главы.

Среди окружённых и пленных были не только немцы. За Березиной, у деревни Макарово, вокруг которой в оккупацию партизаны оборудовали шикарные позиции — с окопами, ходами сообщения, мы как-то заночевали. Всю ночь из ржи — там вплотную к деревне сплошные ржаные поля — по нам стреляли. На следующий день приходят два мальчугана: "Там у мамы чужие дяди еду просят". Оказалось — власовцы. Один из местных, другой пришлый. Филимонов стал разбираться. Селяне говорят: местный сильно лютовал, пока Красная Армия не пришла. Что было с ними делать? Суд далеко, комендатуры никакой, нам надо дальше идти. Капитан приказал: расстрелять. Мы их вывели за околицу...

В июне 1944 года у переправы через Березину однажды мимо расположения вели колонну власовцев. На рукавах нашивки с буквами "РОА" — "русская", значит, "освободительная армия". Но лица не русские — азиаты одни. У нас в части тоже немало солдат из Азии: узбеки, казахи... Вдруг они как заалалакали по-своему, подскочили — и к пленным! Молотить их начали почём зря, страшно били: конвой с трудом растащил, да ещё и помогать конвою пришлось — не справлялся сам... Я вспомнил, как поляки под Ленином своих голыми водили. Наши с предателями разбирались покруче.

Под Кёнигсбергом

Малоприятная для слабо воспитанных людей вещь, для некоторых болезненно невозможная — необходимость подчиняться обстоятельствам и другим людям — на войне приобретает значение особое. Случается порой, что это становится делом (опять же для тех, кто имеет соответствующий дефект воспитания) драматическим, даже непреодолимо трагичным. Лучшее, что тут можно придумать, чем помочь себе и другим — чувство меры и уважение к собственным и чужим правам и обязанностям. Совокупно эти качества не позволяют людям, имеющим власть, злоупотреблять ею, а тем, кто находится в подчинении, даёт возможность сохранять достоинство, не потакая излишне чванливым начальникам и не впадая в унизительную зависимость к снобам и самодурам.

Заместитель командира полка по строевой части майор Баринов не пропускал случая придраться к Ваганову.

Примечание Ваганова: Баринов был прав — я носил всё неположенное. Ему, как заму по строевой, это не могло нравиться. Командиру, однако, он ничего не говорил. Насколько я помню, отношения у него с Одеговым были не очень тёплые, подчёркнуто официальные. Баринов был единственный в полку, кто делал мне замечания за неуставную форму. Комиссар подполковник Аброськин был человек пожилой, тихий, и в такие дела не встревал.

– Старший сержант, почему вы ходите в офицерской форме? — в очередной раз задавал он вопрос случайно попавшемуся на глаза адъютанту командира полка. И в очередной раз Ваганов отвечал:

– Спросите, пожалуйста, об этом у командира.

Так было при Одегове.

После гибели комполка, на должность которого назначили зама по строевой, Виктор не мог оставаться адъютантом — и Баринов, и сам Ваганов не хотели этого.

Ситуация, однако, не казалась Виктору Андреевичу шибко тяжёлой и сложной: что бы себе ни думал Баринов, отправляя бывшего адъютанта в артиллерийский (поближе к пушкам и немцам) дивизион, это едва ли напрямую грозило старшему сержанту большим риском, едва ли непременно увеличивало его шанс не дожить до конца предстоящего боя или ближайшего сражения — не будем говорить о конце войны, поскольку на фронте так далеко загадывать просто бессмысленно.

Ваганов оставался художником при политотделе дивизии и редакции дивизионной газеты, регулярно мотаясь с передовой в недалёкий тыл, рискуя попасть в любую, неожиданную для него, но обыденную для войны неприятность.

В штурме Кёнигсберга, сдавшегося на милость победителей лишь 9 апреля 1945 года (более 90 тысяч солдат и офицеров во главе с комендантом крепости генералом Ляшем, огромное количество боевой техники и военных припасов!), 371-я дивизия непосредственно не участвовала, но весьма ему способствовала. Уральцы брали города: Шталлупенен, Гумбинен, Кальхольц, Велау, Инстербург, Фридланд, Пиллау; дважды с боями выходили к заливу Фришес-Хаф.

Всё это стоило многих жизней, немалой солдатской крови.

Вряд ли редакцию дивизионной газеты можно считать местом спокойным и, тем более, безопасным (в конце концов, итог войны для "Сталинца" определился чувствительными потерями: погибли редактор, два корреспондента, наборщица; пятеро сотрудников получили ранения).

Прежде чем рисунок Ваганова попадал на газетную полосу, Виктору следовало побывать на передовой, сделать зарисовку с натуры, вернуться в редакцию и ночью, при коптилке, вырезать клише на линолеуме. В части он старался ходить с кем-нибудь из газетчиков или политотдельцев — с ними проще было организовать работу. Естественно, приходилось попадать под обстрелы или бомбёжки.

Во время штурма Кёнигсберга дивизионка располагалась в бункере подземного нефтеперегонного завода в часе пешего хода от городской окраины. Бензина там уже не было — немцы его выкачали до капли.

Грохот ожесточённого сражения сотрясал землю, от оглушительного гула войны раскалывалось небо. Собственно, небо над Кёнигсбергом скрылось, пропало — на километры поднималась над городом серая туча гари, дыма и пыли. Волна за волной в этой туче исчезали наши самолёты и через пару-другую минут обрушивали на крепость тысячи и тысячи бомб. Самолётов было столько, что к ним уже не подходили слова "много" и даже "очень много" — тут, скорее, годились понятия "армада" и "тьма".

Как-то к бункеру привели человек сорок пленных "фольксштурмовцев". Пятнадцати-шестнадцатилетние немчата потерянно озирались и куксились, размазывая слёзы по грязным лицам. При них оказался лишь один настоящий "дойчен зольдат" — пожилой пехотный ефрейтор. Вскоре пленных увели...

II

Они ещё не знали, что идут по улицам будущего советского города Черняховска. Сейчас это был Инстербург, недавно взятый нашими войсками небольшой прусский городок, заметно пострадавший от прокатившихся через него боёв.

Они — это капитан Жилмостных, секретарь редакции газеты "Сталинец", и художник, старший сержант Ваганов. И не будь они газетчиками, всё равно едва ли прошли бы мимо уцелевшего здания гестапо. А тут уж не просто человеческое любопытство — любопытство профессиональное, даже, можно сказать, переходящее в служебный долг.

Ко многому привыкшие за войну, давно, кажется, разучившиеся чему-то удивляться Жилмостных и Ваганов оказались если и не потрясены, то во всяком случае несколько обескуражены. В одном из залов бывшего гестапо обнаружилась обширная библиотека — для служебного, разумеется, фашистского пользования. На стеллажах среди прочих и всяких изданий стояли немецкие переводы русских писателей: Пушкина, Толстого, Достоевского... И Жилмостных и Ваганов отнеслись к открытию спокойно. Конечно, и немцы, если считают себя культурными, должны читать лучшую в мире классическую русскую литературу.

Но вдруг на глаза попалась особняком стоящая полка с экземплярами романа Николая Островского "Как закалялась сталь". Это уже, как говорится, ни в какие сани не лезло! Жилмостных и Ваганов недоумевали. Старик-немец, возможно, хранитель библиотеки — как-то они не догадались уточнить его должность и выяснить оправданность самого его пребывания в бывшем инстербургском застенке — объяснил: по этой книге гестаповцы изучали русский характер! Правду, неправду ли поведал гроссфатер, но они поверили ему и скоро даже напечатали об этом материал в газете "Сталинец"...

Прихотлива человеческая память, законы её не поддаются объяснению. По прошествии времени о многом тяжёлом и горьком Виктор Ваганов затруднится вспомнить, но историю с чудесным и очень своевременным подарком, который преподнесла редакции "Сталинца" в прямом смысле прусская земля, память его сохранит с приятными подробностями.

Части дивизии уже выдвигались на погрузку, навсегда оставляя пройденную с боями Восточную Пруссию. По пути на станцию, где ждали уральцев готовые к дальней, ещё тайной для них дороге эшелоны, редакционная колонна вынужденно притормозила: забарахлила одна из машин. Пока водитель возился с двигателем, сотрудники дивизионки разминались, прогуливаясь с овчаркой Джеком вокруг фольварка.

Вдруг собака остановилась за сараем, принюхалась и взялась рыть землю. Заинтересовавшиеся солдаты помогли Джеку, и скоро лопаты застучали о что-то деревянное. Под землёй оказался ладно сделанный схрон — видно, какой-то фриц мечтал вернуться к своему кладу. Находка оказалась шикарной: из обшитой досками ямы извлекли сотни три банок консервированной телятины, крольчатины, курятины, разные копчёности, колбасы, муку, сахар, посуду и даже запас обувной кожи. Кое-как удалось всё это разместить на машинах.

Трофей пришёлся кстати. Дивизия не успела далеко уйти от фронта, а пайку личному составу уже положили тыловую. Счастливчикам не пришлось в эшелоне бегать на кухню за чечевичной похлёбкой — они с удовольствием "пробавлялись" найденными Джеком харчами.

«Прогресс Приморья», № 19 (431) от 25.05.2017 г.

Владимир Тыцких

Добавить комментарий

Опрос:

В каком состоянии, по-вашему, находится машиностроение Приморского края?

Архив