Экимчан

Окончание. Начало в № 10

Заломив крен градусов под тридцать, мы доварачиваем на посадочный, скатываясь по склону сопки левого берега Селемджи. Едва не цепляя при этом колёсами шасси верхушки хвойных деревьев. Вышли в створ, на посадочном, скорость 180.

— Щитки! — Машина, словно споткнувшись, начинает вспухать, теряя скорость. Филатов, упершись в рог штурвала, сохраняет установленный угол снижения, одновременно добавляя наддув, и в темпе выкручивает триммер руля высоты, снимая нагрузку. Нос машины — прямо под склон обрыва плато, на котором и расположена полоса длиной чуть более 1 000 метров — шутки в сторону! Сразу за ВПП — густая стена тайги круто берёт вверх, поднимаясь по очередному склону. Перед самим обрывом РУДы на малый газ, машина, не задерживаясь на высоте выравнивания, начинает просадку — штурвал аккуратно к себе, колёса, вначале осторожно прощупав грунт, полностью принимают на себя вес "лайнера".

— Посадка!

— Посадку зафиксировал, подруливайте к вокзалу.

Вокзал — большой хорошо срубленный бревенчатый дом с небольшим залом ожидания для пассажиров и типовой верхней надстройкой для диспетчерской службы аэропорта. У одной из стен зала ожидания — большая кирпичная печь отопления, по форме напомнившая типичную русскую, что придавало интерьеру своеобразный сибирский колорит с теплом непринуждённой домашней обстановки.

— С Днём авиации! — расплылся в улыбке диспетчер, когда мы с Филатовым поднялись на вышку. — Девчата с метео уже интересовались, нет ли у экипажа желания вместе с нами отпраздновать наш общий праздник? Если есть, то они готовы вам нарисовать на метеокарте даже фронтальную грозу.

— Боюсь, что мы и без их творчества имеем шанс вернуться к вам на ночёвку. Не знаю, пройдём ли обратно, прямо на трассе мощная кучёвка, как бы она не стала сплошной… Тем не менее объявляйте посадку, вылет по расписанию.

— Мальчики, возвращайтесь, мы обещаем вам незабываемый праздник, — стреляя лукавыми глазками, напутствовали нас весёлые и такие обаятельные синоптички, что моё сердце дрогнуло. — Мы вам и прогноз неблагоприятный составили. И вообще, сегодня на земле вам будет лучше, чем в небе, это наш самый верный и точный прогноз, поверьте. Мы ведь кроме погоды и судьбу предсказывать умеем, — не унималась шикарная хохотушка, успешно завораживая своими бездонными чёрными зрачками податливое сердце нашего командира.

Глядя на Филатова, я понял, что и в его командирской башке червь сомнения начинает подтачивать мозг.

— Да ведь ребята в Благовещенске эстафету ждут, — буркнул он мне неуверенно.

Взлетели. И почувствовали себя так, будто бы в аэропорту Экимчана забыли что-то исключительно важное. Настолько важное, что нужно непременно вернуться. Чтобы совесть потом не мучила.

— Вот оно — исчадие ада, — наклонился ко мне Филатов. — "Олесю" Куприна читал? Там тоже одна настолько запудрила мозги мужику, что он ходить нормально не мог. Всё спотыкался и падал. В общем, сделаем так, старикашка, видишь вон ту кучёвку? Это наш аргумент. Сейчас залезем в неё, пусть тряхонёт пару раз для острастки, чтобы пассажиры оценили условия полёта, а там примем решение.

Аргумент нам и впрямь попался серьёзный. Хотя обойти его можно было легко — одинокая башня с шапкой тысяч до шести маячила прямо по курсу. Словно в клубящийся омут, воткнулись мы в край мощной, восходящей к зениту, ослепительно белой массы. И сразу будто бы перехватило дыхание — так бывает, когда бросаешься в ледяную воду — нас резко бросило вниз. Спасибо, привязные ремни удержали в кресле; затем, вжимая в сидение, — вверх, и снова вниз. Но вот, сжалившись, стихия буквально выплюнула нас из своих сердечных объятий — впереди чистое небо. Наш аппарат с креном под 45 для важности момента энергично брал обратный курс:

— "Паромный", 4 641, высота 2 400, в облаках очень сильная болтанка, разрешите занять 2 100, возвращаемся к вам.

— Понял, я — "Паромный", — радостно отозвался Экимчан. Занимайте 2 100, подход и визуальный заход на посадку разрешаю.

Коснулись, побежали по полосе.

— Смотри, как после долгой разлуки встречают, — ещё на пробеге указал бортмеханик Яша Крадожён на девичьи фигурки у вокзала.

— Крайняя справа моя, — тут как тут возник из-за его спины бортрадист.

— Ты никак забыл, что писал поэт?

— И что он писал?

— "А радисту-трепачу я отвечу — "не хочу". Это из "Кабы я была царица".

— Прекратить разговоры, — вмешался Филатов. И уже диспетчеру: — 4641 на стоянке, конец связи.

— А ведь не зря мы вернулись, командир, — выключив двигатели, выдал бортмеханик Филатову. — Левый движок на одном магнето сбрасывает большие обороты, нужно смотреть. Думаю, придётся давать задержку рейса по неисправности матчасти.

— Этого еще не хватало… Впрочем, говорят, что ни делается, всё к лучшему. Вылет буду планировать на послезавтра. А сейчас все на праздник!

Вот так всё и началось. Открытие праздника состоялось за шикарно накрытым столом прямо на улице. Под сенью дальневосточных берёз у маленького домика — девичьего общежития. Открытие было скорее душевным, чем торжественным, настолько всё было обставлено по-домашнему, незатейливо, но с любовью и дальневосточным колоритом. У каждого прибора стояла родная алюминиевая кружка, что радовало, а в начале стола в его торце сидели два бородатых молодца, перед каждым из которых стояло… по большому оцинкованному ведру.

— Что это? — удивлённо спросили мы у наших милых подружек.

— Это геологи. Мы их тоже решили пригласить на праздник.

— Мы не об этом. Что за вёдра?

— Ах, вёдра? Это напитки, — рассмеялись подружки. — В одном спирт, а в другом вода. А ребята — виночерпии. Да вы не переживайте, всё будет хорошо.

Мы растерянно переглянулись — разыгрывают, что ли?

— А ведь девки верно предсказали, что нам сегодня на земле будет лучше, чем в небе, — выдохнул на ухо Филатов. И уже бортмеханику: — Яша, ты не пей, один в экипаже должен быть трезвым.

Эх, Валера! Лучше бы ты мне дал эту команду. Я бы сейчас мог бы рассказать много интересного. А так… Не обессудьте, только то, что помню.

— Привет! Я Вадик, — сказал третий, уже худосочный бородач, оказавшийся моим соседом по столу. — Ну что, летун, с праздником? Поехали? — и он поднял кружку.

— Поехали, — в тон ему ответил я. И мы с ним поехали. Как я вскоре понял, в глазах девичьего общества моя лётная форма каким-то образом разрушала романтический образ Вадика. Он, думаю, решил, что теряется на моём фоне. И поэтому должен хоть в чём-то меня перещеголять. А так как геологи всегда обладали хорошей питейной школой, он выбрал именно этот вид соревнования.

Застолье разгоралось. Виночерпии старались на славу, едва успевая наполнять кружки, девичьи взгляды становились всё обворожительней, дружба геологов и авиаторов — всё крепче, а накал нашей алкогольной борьбы с Вадиком возрастал. В пылу её вспомнилось где-то читанное у Горького, как состязались на этом же поприще две команды российских купцов, плывших на пароходе по Волге:

— "…Вермут закончился, переходим на херес, не щадя живота своего. Противная сторона пока держится…" — телеграфировали команды в адрес купеческого жюри, заседавшего в одном из московских ресторанов. У нас же не было ни вермута, ни хереса, всё зависело от процентного отношения компонентов в кружке и крепости духа. Вадик сломался первым, видимо, сказался его слабый общий физический тонус. Затем сломался и я, успев, однако, осознать, что корпоративную честь отстоять удалось. Всё. Дальше — голубой экран.

Проснулся. Открыл глаза. Предрассветные сумерки. Незнакомый потолок. Где я? Попытался вспомнить — с первого раза не получилось. Повернул голову вправо, и… на расстоянии вытянутой руки на подушке лежала прелестная девичья головка с рассыпанными кудряшками белых шелковых волос. Я что, еще сплю? Повернул голову влево — та же картинка, только волосы чёрные. На соседней койке. Господи, помоги, ну где же я? Стоп! Неужели… в женском общежитии? — начало просыпаться сознание. Вот это да! Несостоявшийся тринадцатый подвиг Геракла… Засмеют ведь теперь. В комнате коек шесть, не меньше. Что делать? Самое верное — тихо встать и незаметно смыться. Рраз! — и тугая тонкая верёвка (это был электропровод), которая опоясывала меня до пояса, впилась в грудь — я был привязан к кровати! Да-а-а, тяжело мне далась вчерашняя победа над геологом Вадиком… Я лежал и думал. Теперь только одна надежда. На Александра Сергеевича. И я решился — я запел. Тихим печальным голосом:

"Лежу за решеткой в темнице сырой.

Вскормлённый в неволе орел молодой…".

На втором четверостишье они начали просыпаться. Бурно. Со смехом. Вначале тихим, а затем таким, от которого начали дрожать стены их небольшого домика. Я ржал вместе с ними, а когда всё стихло и они меня отвязали, я спросил:

— За что?

— Ой, да вы не подумайте, ничего плохого, всё было здорово! — наперебой кричали они. — Просто вы один, а нас много. Вот мы и решили, что вы никому не должны достаться. Чтобы не было обидно.

И было непонятно, серьёзно они это говорят или шутят…

Через день, устранив неисправность, мы благополучно улетели.

Голубые с зелёным отливом сопки, добротные деревянные постройки, Дом культуры — единственное кирпичное здание. Магазины со "Спиртом питьевым" вместо водки, люди с душой нараспашку, роднее родственников, и незабываемая лунная дорожка на стремительной ночной Селемдже, — таким остался в моей памяти Экимчан тех далёких шестидесятых.

«Прогресс Приморья», № 11 (473) от 22.03.2018 г.

Анатолий Бортник

Регистрация

Ваш ник:
Ваш e-mail:	не проверяется, используется только для восстановления пароля
Ваш пароль:
Повторите пароль:	все поля обязательны для заполнения
	Отмена

Вход для пользователей

Ваш ник или e-mail:
Ваш пароль:
	Напомнить пароль

Ваше имя: *

Ваш e-mail: *

Комментарий: *

→ Регистрация → Вход

Регистрация избавит Вас от необходимости вводить каждый раз имя, адрес и число на картинке, а также не позволит другим людям использовать Ваш ник. Регистрация происходит моментально и не требует даже перезагрузки страницы.

Вы вошли как . Выход

Введите код на картинке:

осталось:

Не нужно удивляться, если ваше сообщение на форуме не появляется - здесь работает фильтр цензуры, не пропускающий сообщения, содержащие элементы инвективной лексики, а также слова, встречающиеся в несанкционированных рекламных объявлениях.