Не для меня…

Окончание. Начало в номере от 28 августа

С кровью и хрустом костей ложились на страницы уголовных дел "чистосердечные признания" и имена вымышленных участников организации. Бывшие белоказаки в "повстанческой" организации выглядели весьма убедительно.

Большой удачей стало привлечение к ней арестованного в 1934 году и так кстати содержавшегося в Ворошиловской (Уссурийской) тюрьме сотника Особого казачьего отряда А.И. Овечкина, хотя воплотить с его помощью буйные фантазии не удалось, ибо на сделку тот не пошел и автографа в следственных документах не оставил. Еще сложнее было притянуть к делу красных. И вновь удача улыбнулась чекистам: в Кисловодске был обвинен в контрреволюции командир и глава Анучинских партизан Г.М. Шевченко, после чего красные кавалеристы и партизаны легко вписались в схему. Для некоторых казаков с польскими фамилиями следователи сделали исключение, обвинив в принадлежности к религиозной организации националистов-католиков "Дом польский". Их ничуть не смущало, что проживавшие, к примеру, в Платоно-Александровской и Гродековской станицах казаки Савицкие исповедовали православие.

До сих пор распространено мнение, что обвинительные приговоры стали следствием выбитых на допросах признаний несуществующей вины. Увы, многие казаки продержались до конца, но это их не спасло. Колхозники и единоличники, беспартийные и коммунисты, белые и красные — они были Личностями с выраженной потребностью в справедливости, имели военную выучку и способность в течение нескольких минут встать под ружье. В гражданах с такими качествами власть не нуждалась, в тот момент истории формировался спрос на другие ценности.

Вот строки из письма заготовителя Воздвиженского звероколхоза: "Нахожусь на такой должности, что приходится часто разъезжать, встречаться с разными людьми. Хочу быть полезным в изобличении вредителей". Далее следует список людей с высказываниями о тяготах жизни и приписками вроде "недолго советской власти осталось, казачество еще свое возьмёт".

Гадкая атмосфера предательства прокралась даже в семьи. В 1929 году Михайловский райсовет направил нескольких парней на заводской всеобуч во Владивостоке, в села вот-вот должна была ринуться техника, имелась нужда в специалистах по эксплуатации и ремонту. Стажировка подходила к концу, когда вдруг выяснилось, что Егорше Филиппову возвращаться некуда: семью раскулачили, дом забрали. Тогда он остался работать на заводе, снял жилье на станции Океанской, женился. Жене до поры о семье не рассказывал, мол, "сирота", а когда родился сын, признался и про род казачий, и про раскулачивание.

В тот вечер он пришел с работы поздно. Жена глаза прятала, вела себя неестественно, отправляла пораньше спать. Он сел у окна, достал чемоданчик с сапожным инструментом и стал починять обувь. Около полуночи послышался звук подъехавшей машины, залаяла собака, заскрипела калитка. Егорша не стал дожидаться, выскочил в окно, перемахнул через забор и побежал к станции. За ним гнались, стреляли в спину, но он запрыгнул на ходу в товарный состав, который привез его на станцию Хор Хабаровского края. В кармане тужурки лежал паспорт и десять рублей – все, с чем предстояло начинать новую жизнь!

А родное Благодатное тем временем окутала зловещая атмосфера страха и паники. Днем люди работали, учились, просто жили, наступала ночь – и они боялись ложиться спать. Приходил новый день, и оказывалось, что вновь в чью-то семью постучалась беда, и об этой беде нельзя кричать в голос, а можно говорить только шепотом и делать вид, будто ничего не случилось. В селе, где население после раскулачивания и паспортизации сократилось вдвое и вместе с переселенцами составляло менее пятисот человек, было арестовано сорок человек! Домой возвратились двое, остальные были расстреляны или умерли в тюрьме.

В старинной казачьей песне поется:

"Не для меня придет Пасха,
За стол родня вся соберется,
Вино по рюмочкам польется,
Такая жизнь не для меня.
А для меня – кусок свинца,
Он в тело белое вопьётся,
И слезы горькие прольются:
Судьба такая у меня".

Такая судьба была уготована двум поколениям казаков, чья воинская доблесть являла собой достояние прежней России. Факт смерти арестованных от родных утаивался на основании распоряжения Верховного Трибунала ВЦИК от 1922 года: "Тело расстрелянного никому выдаче не подлежит, предается земле без всяких формальностей и ритуала. На месте проведения приговора и таким образом, чтобы не было следа могилы".

Тела скольких людей погребены "без всяких формальностей" на сопке в районе Уссурийского пивзавода, неизвестно. Здесь нет обелиска. Лишь одинокий крест над ямой, дождями наполняемой водой, стоит как безмолвный свидетель человеческой подлости и жестокости.

«Прогресс Приморья», № 35 (298) от 04.09.2014 г.

Елена Язовских

Добавить комментарий

Опрос:

В каком состоянии, по-вашему, находится машиностроение Приморского края?

Архив