СПИРТфайр

Окончание. Начало в № 34

На страницах газеты мы разместили воспоминания нашего постоянного автора Анатолия Бортника, ветерана ПАО ААК "ПРОГРЕСС", сегодняшнего лидера Приморского регионального отделения Союза машиностроителей России. Сегодня читайте окончание.

– Да не это главное, – поморщился Конциберов. – Здесь 55 литров чистого ректификата, ты это понимаешь?

Я пойму это через пару-тройку лет, когда сам начну летать на Ан‑8. Как раз в то время страна начнёт испытывать дефицит топлива. Особенно сильно это будет ощущаться в летний период, и в аэропортах задержки рейсов станут делом привычным. Как-то садимся в Новосибирске, освобождаем полосу и переходим на частоту диспетчера по рулению:

– 78736, полосу освободил.

– 78736 по центральной на дальнюю стоянку разрешаю, – и тут же через пару секунд – Это кто там помчался заправлять "Спиртоносец"? Запрещаю, немедленно вернись!

Однако тщетно. Мы ещё издали увидели на дальней два здоровенных ТЗ, водители которых чуть ли не на матах решали, чья очередь заправлять восьмёрку. То было время дефицита не только авиатоплива. Всеобщий дефицит напрягал общество, заставляя искать неформальные пути решения проблемных бытовых и иных вопросов. И вот в это-то время жидкость из противообледенительной системы винтов нашего аэроплана и обрела статус самой крепкой конвертируемой валюты, придав нашему аэроплану неслыханную известность. Прилёту восьмёрок были рады в любом аэропорту страны. Все. От заправщиков до дежурных по гостинице. С помощью этой жидкости решались любые вопросы. Возникло, к примеру, недопонимание между дежурным штурманом и экипажем, чреватое задержкой, – тут же следовал деликатный вопрос:

– У вас посуда имеется?

– Конечно, имеется, – появлялась на лице штурмана приятная оторопь. – Давно имеется. Я щас, мигом! – опережая слова, исчезал он, давая понять, что вопрос решён.

Теперь вам понятно, почему наш самолёт носит такое славное волнующее имя? Роль этой консолидирующей жидкости в дружеских, служебных, общественных отношениях в прошлом, на мой взгляд, трудно переоценить. За бутылку коньяка, к примеру, я не раз летал на Ту‑114 "зайцем" из Хабаровска до Москвы. И ведь здесь ни в коем случае нельзя было расценивать этот стеклянный билет как материальное вознаграждение. Любой лётчик на такую трактовку крепко бы обиделся. Здесь дело в другом – в душевном внимании друг к другу. Люди тогда ведь были гораздо открытее и добрее. И это было здорово. Я вот помню, как мне однажды удалось за бутылку спирта остановить скорый поезд Москва–Одесса вне расписания. В какой стране мира это было бы возможно?

Как-то в самый разгар лета прилетели в Домодедово – привезли срочный груз. После посадки – команда свыше: разместиться в гостинице и три дня ожидать обратную загрузку, используя свободное время по своему усмотрению.

"А не смотаться ли мне домой, на Украину?!" – мелькнула шальная мысль. А что, время в пути – чуть больше семи часов на поезде до родной узловой железнодорожной станции Хутор-Михайловский. День в отчем доме – а затем назад. Неожиданная перспектива повидать родных и друзей подтолкнула к энергичным действиям. Однако мой энтузиазм заметно поубавился, как только я оказался на Киевском вокзале – очереди у билетных касс были ничуть не меньше, чем в аэропорту Домодедово. Впору было бы и отчаяться, не будь я работником транспортной сферы народного хозяйства страны Советов. К тому же моя дорожная экипировка уже предусмотрительно соответствовала обстоятельствам: в объёмном саквояже имелись бутылка Советского шампанского и бутылка спирта-ректификата, "сэкономленного" противообледенительной системой винтов нашего аэроплана.

Все щепетильные вопросы типа "профессиональной взаимовыручки" на транспорте (я был в форме) в то время всегда решались через служебный вход. Симпатичная дежурная по транзиту быстро помогла мне оформить обмен шампанского на билет в детской кассе, предупредив, чтобы спешил – до отхода поезда оставались считанные минуты. Запыхавшийся, но радостный, подбежал я к своему вагону.

– Так мы же не останавливаемся в Хуторе! – ошарашила меня проводница. – Впрочем, садитесь, сейчас уже поздно что-либо менять. Что-нибудь придумаем, – торопливо добавила она.

Позже, когда состав тронулся, и у проводницы появилось свободное время, я пошёл к ней на консультацию.

– Сделаем так, – начала она. – В Брянске у нас меняется бригада. Подойдёте к машинисту, поезд стоит пятнадцать минут, успеете. И договоритесь. Он притормозит вам.

– Как притормозит? – изумился я. – Разве это возможно?

– Да что вы как маленький. А ещё лётчик! Мужики должны уметь договариваться – пристыдила она меня.

В Брянске я сделал всё так, как она учила. И убедился, что спирт-ректификат из противообледенительной системы винтов самолёта Ан‑8 способен растопить не только лёд на лопастях винтов, но и вызвать большой прилив чувства профессиональной солидарности у работников железнодорожного транспорта.

В купе у меня была неплохая компания – инженер, ехавший в Киев в командировку, и общевойсковой капитан. По возрасту – мои ровесники. Выпили, разговорились. Я рассказал им о своих свершившихся и ожидаемых дорожных приключениях. Послушал их рассказы о житье-бытье на западе. И вскоре, сославшись на усталость, взобрался на верхнюю полку в надежде хоть немного уснуть перед домом. Уже засыпая, услышал, как инженер чуть заплетавшимся языком говорил капитану:

– А вы знаете, уважаемый, если нашему другу всё же удастся за бутылку спирта остановить скорый вне расписания, то придётся признать, что у нас, в СССР, существует очень гибкая экономическая система.

Когда за десять минут до моей станции меня растолкала проводница, мои попутчики спали мёртвым сном. Мысленно пожелав им счастливого пути, я вышел в тамбур и спустился на подножку вагона, ожидая, когда машинист сбавит ход, как он обещал, "до скорости быстро идущего человека". Железнодорожная станция плавно приближалась, вызывая в душе волнение. Вдруг послышался отчётливый скрежет тормозов, и наш вагон, дёрнувшись напоследок, решительно остановился против вокзала и одинокой растерянной фигурки дежурной по перрону с жёлтым флажком в руке. Я мгновенно внутренне собрался и чинно, чтобы соответствовать моменту, сошёл на перрон, важно прошествовав мимо оторопевшей работницы стальных магистралей.

"Знай наших!" – ликовала душа, а сознание благостно фиксировало силу влияния ректификата на доброту человеческих отношений.

Любая работа сближает людей. Лётная – особенно. Тем более на Ан‑8, у которого сразу же за кабиной экипажа расположена кабина сопровождающих. Прелюбопытнейшее место. Ранее здесь располагался техрасчёт десантно-грузового оборудования. Но после того как восьмёрка поменяла принадлежность, каждый перевозчик переоборудовал её по-своему. У нас на "Прогрессе", к примеру, решили не утруждать себя установкой кресел, взяли да и устроили один общий топчан по восточному типу. Огромный, похожий на полигон. В иные рейсы на нём размещалось до пятнадцати человек. А то и больше. При высшем уровне комфорта – вповалку. Так как сидеть на нём можно было только с края со стороны прохода. И лежали малознакомые мужчины и женщины рядышком друг с дружкой по шесть, а то и более часов, засыпая, просыпаясь, разговаривая. Когда ушко вашей милой собеседницы касалось ваших губ – иначе не услышать, а от запаха её волос кружилась голова. Отчего все чувствовали себя на седьмом небе в прямом и переносном смысле – есть Бог на свете! А разве можно думать иначе, если ваш роман завязался на небесах?

Ну, и в конце кабины – знакомый уже люк-дверца в грузовой отсек. Негерметичный, кстати. Стоп, стоп!.. А где же туалет? Покрутил головой – нет его. Ничего себе, отчаянные ребята летают на этом лайнере. Если вспомнить набившее оскомину: "С тех пор как на самолёте появился туалет, небо перестало быть уделом смелых".

– Да не ломай ты себе голову, – догадавшись, что ищу, рассмеялся Конциберов. – Вот он! – распахнув в углу кабины неприметную штору, указал на небольшой переносной санузел.

– Бутылка коньяка – и милости просим.

– Да, не тот ныне лётчик пошёл. Чуть что – и сразу на горшок, – посмеялись мы с ним по этому деликатному поводу.

– Хороший самолёт, – искренне ответил я тогда на вопрос Конциберова, понравился ли мне его лайнер. – Прямо неожиданный какой-то. Жаль, что не пришлось на нём полетать.

– Знаешь, пути Господни неисповедимы. Может, ещё и придётся, – улыбаясь, ответил Конциберов. Мы пожали друг другу руки, и на том расстались. Мог ли я подумать тогда, что его слова окажутся пророческими?

Первые полёты на восьмёрке восторга у меня не вызвали. Впрочем, это вполне объяснимо: на фоне выдающихся скоростных и высотных характеристик Ту‑104, которые не так давно поражали моё сознание, лётные данные "восьмерки" были более чем скромны. Отрыв на скорости 190 километров в час и тяжёлый медленный набор высоты. Высокое расположение крыла на первых порах ощущалось чуть ли не физически. Особенно – когда нужно было ввести машину в разворот.

Практический потолок (9 600 метров) для полётов по трассе, особенно в летнее время, был маловат – все грозы на маршруте были нашими. Но сравнительно большая дальность полёта (4 500 километров) в сочетании с возможностью эксплуатации самолёта с грунтовых ВПП ограниченных размеров сделали Ан‑8 на долгое время основным воздушным транспортным средством авиаотрядов предприятий МАП. Благодаря большому грузовому люку, расположенному в хвостовой части фюзеляжа, машина была исключительно удобной для грузовых перевозок.

Имея старое пилотажно-навигационное оборудование и недостаточно хорошую управляемость, "восьмёрка" была не простой школой для лётчиков, пришедших с более лёгких типов самолётов. Для многих экипажей лётно-транспортного отряда завода "Прогресс" Ан‑8 стал переходной машиной на более совершенные Ан‑12 и Ту‑134.

Самолёт Ан‑8 в истории нашей авиации этапный. Принятие его на вооружение ВВС означало переход военно-транспортной авиации на новый качественный уровень: стоявшие на эксплуатации поршневые Ли‑2, Ил‑12 и Ил‑14 давно уже не отвечали современным требованиям.

Серый обтекаемый корпус восьмёрки действительно чем-то напоминал кита. С большим, круто поднятым вверх плавником-килем. Приземистый, благодаря удачно расположенному в фюзеляжных обтекателях шасси, со скошенной хвостовой частью, высоко расположенным крылом, с красивой стеклянной кабиной экипажа, рисунок которой был позаимствован с разрешения самого Туполева с Ту‑16, этот самолёт своим внешним видом производил впечатление хищной красивой птицы, неожиданно оказавшейся в голубиной стае самолётов "Аэрофлота". С неказистым пилотажно-навигационным оборудованием, инертный, с незавидной управляемостью и не лучшими высотными характеристиками, требовавший от лётчиков большого мастерства и выдержки, он, тем не менее, каким-то непостижимым образом навсегда остался в душе одним из самых приятных воспоминаний.

«Прогресс Приморья», № 35 (497) от 07.09.2018 г.

Анатолий Бортник

Добавить комментарий

Опрос:

В каком состоянии, по-вашему, находится машиностроение Приморского края?

Архив