Мой окоп между Волгой и Доном

Продолжение. Начало в № 22

Настоящая, не учебная война ворвалась в мою жизнь не такой, как я её себе представлял. Всё произошло неожиданно. 23 февраля 42-го, в годовщину создания Красной Армии, на площади Кинешмы полку вручили Красное Знамя, мы торжественно приняли военную присягу и под духовой оркестр по команде разместились в вагонах. Я всё высматривал, надеялся, что из деревни Ивановской жена приедет, расскажет про детей да проводит меня. Напрасно всматривался я в толпу провожающих, плачущих матерей, жён, сестёр, любимых и с трудом сдерживал ком, вставший поперёк горла. Впервые в жизни кольнуло под сердцем, предчувствуя неладное. И оно случилось спустя время, когда нас из Кинешмы перебросили в Калугу, откуда на Сталинград отправлялся четвертый по счёту эшелон. Наша 49-я дивизия в полной готовности. Сегодня подполковник Баранов выглядит молодцом. Он невысокий, но крепко сбитый, энергичный, подтянутый, команды подаёт громкие и ясные. Машинист кивает, и пронзительный паровозный гудок, смешавшись с медью оркестра, летит окрест, и воинский эшелон медленно трогается.

Загоревшее лицо Баранова выражает удовлетворение, он улыбается, одёргивает чёрный кожаный реглан и, легко запрыгнув на ступеньку командирского вагона, всматривается вдаль. Кажется, он, как и все, считал, что дивизия, грузившаяся в эшелоны, будет отправлена на Западный фронт. Предположения не оправдались. Гитлеровские танки не пошли на Москву, а повернули на Сталинград. Красная Армия пыталась поставить заслон, но под натиском пришлось отступить за Дон. Где-то там, в междуречье, шли оборонительные бои. Но всё ещё было неясно: куда будет отправлена 49-я стрелковая дивизия и когда?..

1 марта в Калуге 212-й полк начал военную подготовку. Стояли лагерем около станции Гридино, и, когда солнце стало заметно пригревать, оголяя покрытые снегом лобные места пригорков, в небе из-за лёгких облаков вынырнул самолёт, за ним – ещё один, и следом – жужжащий рой. Решили, что летят наши, отрабатывают маневрирование или ещё что, и стали, задрав головы, смотреть вверх, щурясь от ярко светящего солнца. И тут все увидели чёрно-белые кресты на крыльях. Это были "юнкерсы". Зайдя на выгодный курс, они принялись бомбить станцию. Кто-то заорал: "Бегите к лесу!" Но старшина Градов, падая в грязный весенний снег и пытаясь перекричать душераздирающий вой, буквально вырвал из груди: "Ложись! Ложись! Вниз лицом!.." Подразделения разметались по окрестностям. Всё смешалось: истошные вопли раненых, ржание распряжённых лошадей на платформах-стойлах, взрывы, треск горящих вагонов, судорожные движения убитых, так и не понявших, что произошло…

Та бомбёжка в один миг подравняла всех – дыхание смерти ощутили на себе не только убитые и раненые, но и живые. Только теперь мы поняли, что это и есть война… Налёт люфтваффе встревожил, но не напугал нас, просто он задержал дивизию в тылу ещё на несколько месяцев. Командиры получили приказ находиться в резерве и продолжать политическую и боевую подготовку в полевых условиях. Всё вокруг расцветало, зеленело, благоухало – лето вступило в свои права. И снова, слегка зарубцевавшись, нет-нет да вспыхивал в памяти тот налёт фашистских стервятников, пиратский и внезапный. Помню хорошо, что 22 августа мы получили команду грузиться в вагоны. Комиссар объявил о том, что обстановка на дальних подступах к Сталинграду ухудшилась и, это уже точно, дивизию отправят не на Западный фронт, а в низовья Волги. Так и случилось. Под размеренный стук колёс я, прикрыв глаза, вспоминал события той первой бомбёжки, которая выбила нас из привычной колеи в начале марта 42-го, когда поступил приказ освободить пути от разбитых снарядами вагонов. И мы все, легкораненые и тем более здоровые, принялись выполнять приказ. От зари и до зари работали, упорно и порой безрассудно, понимая одно: за нами следует эшелон, за тем эшелоном – другой. Мы сдерживаем всех. Старшина, в прогоревшей шинели, с почерневшим от копоти лицом, подгонял нас не только добрым словом, но и крепким матом. "Что ты, едрёну твою кочерыжку, боец, тянешь резину? Уводи уцелевших лошадей в колхозную конюшню, освобождай вагон". Невысокого роста красноармеец-возница, заплетаясь в длиннополой, не по росту шинелишке, падая и чертыхаясь от дыма, ставил сходни и покрикивал: "Но, милая, но, спускайся, ты, наконец, дай проход остальным". Фамилия его была Пашков, и, как позже выяснилось, имя Паша. Станционный посёлок был не столько большой, сколько разбросанный по территории. Как сказали местные жители, они стали свидетелями авианалёта впервые. Испуганные, люди нерешительно выбирались из подвалов и погребов и посильно помогали войскам. Директор небольшого местного сельского клуба, молодая женщина, прибежала на станцию и, увидев убитых и раненых людей, сквозь ржание мечущихся в стойлах лошадей, остолбенела.

Продолжение следует

«Прогресс Приморья», № 23 (629) от 25.06.2021 г.

Сергей Юдинцев

Добавить комментарий

Опрос:

В каком состоянии, по-вашему, находится машиностроение Приморского края?

Архив