Мечтал быть лётчиком, а стал железнодорожником

Мы уже рассказывали на страницах нашей газеты о том, как встретились представители Приморского регионального отделения Союза машиностроителей России на "Открытом уроке" к 70-летию Великой Победы в Колледже машиностроения и транспорта (бывшем профессиональном лицее № 6) с участником Великой Отечественной войны Иваном Трофимовичем Ячным. Жизнь этого человека настолько примечательна, что заслуживает отдельного рассказа. Мы рассказываем о ней так, как рассказал будущим машинистам тепловозов сам Иван Трофимович.

Иван Трофимович Ячный: "Родился я в Гродеково. Когда война началась, я седьмой класс заканчивал, и вдруг объявление: в Ружино открывается железнодорожное училище № 3, и в нём — все профессии, связанные с железной дорогой.
Война началась, стало хуже жить, решил пойти учиться: там хоть накормят. А в Ружино на паровозных помощников машиниста отбирали поздоровее. Я хоть ростом и маленький, но попал туда. В 1941 поступил, а в 1943 нас выпустили, отучив по сокращённой программе. Практику мы проходили на паровозах в Уссурийске. И вот нас начали грузить на специальной площадке для отправки на фронт. Мы были ещё по гражданке, всяких специальностей: путейцы, железнодорожники, паровозники. Много женщин было. Погрузили в вагоны и отправили на Запад.

Долго ехали мы в поезде. Кормили сначала ничего, а потом пути были забиты воинскими эшелонами, а нас постоянно в сторону — подождёте. И мы так месяц до фронта добирались. Продукты закончились. Выдавали хлеб, воду и всё. Кончился хлеб, сухарями стали выдавать. По кучкам положат их, отворачиваются и кричат: "Кому? Кому? Кому?"

Сухари и вода. Печка буржуйка день и ночь топилась. И вот уже и сухари закончились, муку начали давать. Слепил там что-то, на трубу или на печку подлепил — подпеклось, съел. Добрались. Ещё как только стали подъезжать, начали нас бомбить. Особенно ночью немцы любят налетать на поезда. Видят фонари, начинают бомбить. И разбомбили наш эшелон не полностью, а в основном паровоз пострадал, тендер пробили, и вода ушла. Мы — из двух пассажирских вагонов — в лесу прятались от бомбёжек. Дежурный по вагонам идёт и объявляет, что нужны два человека на паровоз, воду носить. Старшина говорит: "Канцибер и Ячный, воду носить!" Мы самые молодые были: Канциберу — 18, а мне 17 лет. Канцибер говорит: "А рукавиц нет". Я тоже: "Рукавиц нет". Думал, что сейчас пойдут и принесут, зима всё-таки. Тишина. Потом поезд тронулся. Видать, натаскали воды.

Приезжаем. Нас выстраивают на площадку и полковник Орлов говорит: "По законам военного времени за невыполнение распоряжения командования фронта Ячного и Канцибера сдать в штрафной батальон!". Хотя мы ещё тогда по гражданке ехали и присяги не принимали. А штрафной — это пекло было такое, что сегодня пошёл, завтра уже нет тебя там. Старшина поднимает руку: "Товарищ полковник, Канцибер — это неисправимый человек. Он хулиганил, не слушался. А вот Ячный всю дорогу нас веселил, песни пел, дух нам поднимал". И меня отстояли. Благодаря тому что пел, меня и отстояли.

Приехали мы в Калиновичи. Нас сразу выгрузили из вагонов в лес. Давай рыть траншеи. Штаб там построили. А немецкая разведка здорово работала, как налетели, как начали бомбить. Сколько там наших погибло!

Мы поезда водили на фронт, а оттуда раненых вывозили, беженцев. Беженцы — с подушками, вещами, женщины и дети выезжали. Но когда на фронт поезд идёт, он зенитками охраняется, которые на платформах стояли. А когда уже с фронта везёшь раненых, беженцев, то никакой охраны не было. Тут они — немцы — и налетают и начинают с пулемётов косить по вагонам. В Калиновичи привозишь уже только пустые вагоны и трупы. Уже потом дали нам автоматы американские, по 7,5 килограммов каждый весит. Тяжёлые были. Мы, правда, пытались трофейные достать — немецкие.

В Брест-Литовск приехали и посмотрели крепость. Жутко было, что там творилось! И двинулись наши войска в наступление, у нас Первый Белорусский фронт был, на Германию пошли. Дошли до Польши, и нас хотели в концлагеря выгрузить, они уже пустые были. Мы как зашли туда — мать честная, что там творилось! Мы отказались, и нас опять в вагоны погрузили. Мой вагон 38-й был, предпоследний. Последние два вагона — с дровами и кукурузой, а потом уже с людьми. И вдруг — толчок, и слышим: наши вагоны разгон берут и берут, мы уже в панике! Не прицепил нас паровоз, а именно толкнул. А там, оказывается, тупик был, и этот паровоз нас туда и толкнул. Диверсия была, понимаете? Задние вагоны с дровами и кукурузой — вдребезги, а мы только с полок попадали.

И вот нас повернули на Владивосток, в Манзовку. Здесь война с Японией, надо было сюда перебираться, здесь водить поезда. И вот, когда наши войска пошли на Маньчжурию, нас через Гродеково бросили туда. А у китайцев колея уже, и им пришлось под нас переделывать рельсу. И вот станция Суйфэньхэ, и на её стороне были тоннели — сухопутный и железнодорожный. И, несмотря на то что основные части японцев уже далеко были от этих мест, а всё равно они засели в сопках, хорошо окопались и держали под обстрелом эти два тоннеля. И наши самолёты их бомбили, но они так глубоко укоренились, что с ними не могли ничего сделать.

И тут мы на паровозе подъезжаем к китайской колонке воду взять, а воды нет. Мы идём на водокачку, берём мастера-китайца и спрашиваем: "Почему воды нет? Давай, — говорим, — карту, надо проверить, куда идут эти трубы". Взяли его с собой, автоматы и пошли колодцы вскрывать. Один вскрываем, а там два японца со штыками сидят. Оказывается, воду-то они провели себе в сопки, а в колодце — перекрыли. Мы этих японцев "аннулировали", а воду здесь открыли, а туда — в сопки — перекрыли. И они сразу сдались, выходили с семьями, с подушками и матрасами.

А мы дошли до Муданьцзяна, там есть станции Хулинь-1, Хулинь-2, и наши войска так быстро продвигались, что авиация не успевала получать новые координаты.

Война с японцами и месяца не продлилась. Когда она закончилась, был приказ, чтобы первыми демобилизовали машинистов, учителей и шахтёров. Меня определили на станцию Приморское на паровозах работать. В Краскино ездили, в Уссурийск. Японцев пленных перевозили.

А в 1949 году я пошёл в Дальневосточное морское пароходство. Сначала 15 лет ледоколам отдал, и первый был "Красин". А в целом 30 лет я проработал в пароходстве, весь мир исколесил вдоль и поперёк.
Когда Карибский кризис был, мы возили на Кубу большие ракеты из Новороссийска, по диагонали укладывали. Солдат в трюмах перевозили, полностью по гражданке одетых, жара стояла, а выпускать их было нельзя. Там и самолёты американские патрулировали, и их подводные лодки за нами следили. Короче, мы тогда на волоске были от войны.

Потом мы во Вьетнам возили технику во время войны с США. Вот такая мне выпала жизнь. А когда я ушёл в пароходстве на пенсию, пошёл работать учебным мастером во ВГУЭС и отработал там ещё 7 лет. Даже наукой мы занимались, делали подводные ракеты по военному заказу на острове Попова.

89 лет мне и 4 месяца. Моих, тех, кто со мной учился, уже почти нет. И машинисты здесь были во Владивостоке, которые со мной с фронта вернулись. Бывало, идёшь раньше по Первой Речке, кричат: "О, Иван Трофимович, заходи в кабину!" Сейчас такого уж нет, поумирали люди.

16 медалей у меня, и Лукашенко прислал поздравления в честь 60-летия и 70-летия освобождения Белоруссии.

В детстве я страшно мечтал лётчиком стать, не получилось. Думал, может, внуки лётчиками станут, но один штурманом ходит в море, а другой живёт в Санкт-Петербурге. Все прекрасно у них. Может, хотя бы из правнука лётчика сделают!.."

«Прогресс Приморья», № 17 (331) от 07.05.2015 г.

Светлана Маликова

Добавить комментарий

Опрос:

В каком состоянии, по-вашему, находится машиностроение Приморского края?

Архив